17 декабря – день памяти Аркадия Райкина (1911-1987)
Надо ли уточнять, что Райкина в Грузии обожали? Каждый его приезд в Тбилиси становился сенсацией. Каждое выступление было триумфальным. Последний раз он побывал в нашем городе в 1986 году – «Сатирикон» гастролировал здесь в течение месяца. Само собой, при полных залах, и билетов было не достать… Сколько лет прошло, но все равно – не забыть никогда.
Сегодня мне хочется обратиться к давней публикации в журнале «Русский клуб» - воспоминаниям Светланы Кошут, доктора филологии, супруги легендарного профессора ТГУ Георгия Михайловича Гиголова. Семья Гиголовых-Кошут была дружна с Аркадием Исааковичем Райкиным.
«Немало можно вспомнить о дружеской связи с театральным Питером, завязавшейся в «мой» период жизни в семье Гиголовых. Это несравненный Аркадий Исаакович Райкин и его супруга Рома Марковна, Рома. Первый раз они побывали у нас дома в пасхальные дни 1972 года (в апреле). Никогда не забуду, какой фурор на нашей улице произвел их приезд. Был теплый весенний день, многие из соседей гуляли, дети тут же играли. И вдруг! Все увидели Райкина, самого Райкина, живого Райкина! Он со своей супругой в сопровождении моего мужа и сына вышли из машины и направились к нашему подъезду. Что тут началось! Все сбежались и почти до неприличия откровенно и удивленно-радостно приветствовали своего кумира. И это было совершенно естественной реакцией людей, которые восторженно относились к этому гениальному артисту, ставшему уже тогда живой легендой не только в России, но и далеко за ее пределами. В Тбилиси у него и в тот раз было несколько концертов. Идя к нам, Аркадий Исаакович очень настойчиво просил, чтобы у нас не было никого «чужих», кроме членов семьи (мы не могли не выполнить этой просьбы, что явилось причиной обид со стороны многих наших друзей...). Понять Райкина можно: во-первых, он уже порядком устал от широких тбилисских застолий, во-вторых, вечером того дня он должен был выступать. Спустя несколько часов он, в преддверии концерта, не нарушая своего режима, отдохнул полтора часа в нашей спальне. Ведь он был, как ни странно, если вспомнить его невероятные динамичные и физически столь напряженные выступления, человеком с очень больным сердцем. Я это хорошо знаю, так как, сама будучи давней «сердечницей», в разговоре с ним на эту тему с удивлением услышала много грустного и о его серьезном пороке сердца, и о стенокардии, и о «недостаточности». И когда мы «хвастали» друг перед другом своими недугами, он «в доказательство» своего «превосходства» раскрыл свой чемоданчик-»дипломат», который всегда был с ним, и показал мне его содержимое: я с грустью увидела, что он был переполнен всеми возможными сердечными лекарствами. Этот «дипломат» я не раз видела, увы, в раскрытом состоянии в антрактах концертов Райкина, когда ходила к нему за кулисы приветствовать и поздравлять с неизменным блестящим успехом. Невозможно было не поражаться тому удивительному перевоплощению, той невероятной метаморфозе только что совершенно обессиленного, расслабленного, смертельно утомленного человека, которая вдруг происходила с ним в нужный момент. Он расправлялся, как пружина, и легко выбегал, вернее, выпархивал на сцену, продолжая восхищать зрителей поразительным волшебством своего высокого искусства. Несравненный сатирик, владеющий могучим оружием осмеяния краснобаев и казнокрадов, чванливых дураков, бюрократов, хапуг, беззастенчивых карьеристов, моральных уродов, пьяниц, делавший это удивительно виртуозно, вызывая бурю неудержимого смеха только ему, Райкину, известными колдовскими способами, - в жизни этот «Паганини эстрады», как называли его критики, этот виртуоз миниатюры, молниеносно меняющейся «блицформы», - был серьезным и даже грустным человеком. Какая глубокая эрудиция и разносторонняя образованность, сколько ума и наблюдательности, сколько блеска и остроумия было всегда в суждениях и разговорах этого красивого, стройного, всегда с большим вкусом одетого, интеллигентнейшего человека с немного застенчивой улыбкой и умными, чуть усталыми глазами... И еще: никто не умел так внимательно, понимающе и сочувственно слушать, как это делал Райкин. Я помню наше с ним посещение больших грузинских художников - таких разных и замечательных каждый по-своему - Гудиашвили и Гурули. Даже на фотографиях видно, с каким глубоким интересом и вниманием он осматривал их творения и слушал самих авторов, с какой трепетной благодарностью он принимал от обоих в дар их прекрасные картины. Дома у Райкиных я видела много подобных подарков от известных художников, среди них были и несколько чудесных полотен Елены Ахвледиани, которые она в свое время дарила Аркадию Исааковичу, восхищенная его несравненным талантом. Уморительно было наблюдать, как у себя дома Райкин, переходя в разговоре на «запрещенные» политико-социальные темы, прикладывал палец к губам, с подчеркнуто-серьезным видом брал подушку и накрывал ею собственный телефон, говоря: «А этого Иван Иванович не должен слышать!» Увы, такова была наша тогдашняя действительность, нужно было опасаться «жучков» в собственном доме. Трогательно было видеть, с какой заботой, любовью и вниманием Аркадий Исаакович относился к своей супруге. Причем, это проявлялось всегда - и тогда, когда она была в полном здравии, и тогда, когда очень тяжело болела. Рома была не только прекрасной актрисой, но и очень талантливой рассказчицей и даже «тамадой». Да-да, именно тамадой! Как-то раз я была приглашена к Райкиным в день рождения их очаровательной дочери Кати. «Вела» стол в качестве тамады именно Рома, а не Аркадий Исаакович, причем, делала это на очень высоком уровне, произнося тосты красноречиво и остроумно. Муж сидел рядом, живо реагируя на ее выступления, и у меня сложилось впечатление, что он очень гордился ею, блиставшей каскадом юмора и эрудиции. Когда я спросила его позже, почему он «уступил» застольные бразды правления Роме, он, лукаво улыбаясь, ответил, что таким образом отдыхает, расслабляется, а главное, получает огромное удовольствие, слушая ее. Самого же Аркадия Исааковича я не раз слушала у нас дома за столом, когда он, как бы «соревнуясь» в остроумии и с нашим другом режиссером Димитрием (Додо) Алексидзе, и с моим мужем, рассказывал разные случаи из своей жизни, причем делал это с уморительно- ложной серьезностью, изяществом и подспудным юмором. А еще один раз мне довелось слышать Райкина за совершенно сказочно-необычным застольем. Дело было так. Как-то в день 1 мая Аркадий Исаакович предложил мне и моей московской подруге, которая была за рулем машины, и ее приятельнице, бывшей в тот день с нами, поехать на дачу Петра Леонидовича Капицы (к «Капичкам», как сказал нам Райкин) на Николину Гору. Мы, конечно, заволновались; к самому Капице! Аркадий Исаакович стал нас успокаивать, говоря о том, какие чудесные, милые, простые и очень им любимые люди «Капички». И он был тысячу раз прав. И сам отец Капица, и его замечательная супруга, и их сын, которого мы уже давно и хорошо знали по его интересным телевизионным передачам «Очевидное-невероятное», оказались симпатичнейшими, приятными и очень гостеприимными хозяевами. У них в гостях уже были... как вы думаете, кто? Сам Ираклий Луарсабович Андроников с супругой... Невозможно передать, какого высочайшего уровня «праздником души» остался в моей памяти этот день. Участвовать в этом необыкновенном застолье, быть живыми свидетелями их остроумнейшей словесной «перестрелки», слушать рассказы и воспоминания этих небожителей о множестве любопытнейших случаев из их жизни, их мысли и рассуждения на самые разные темы и литературного, и научного, и театрального, и политического характера, было, конечно, огромным счастьем. С А. Райкиным мне и моей ближайшей подруге Ляле (Мелите) Клдиашвили не раз приходилось встречаться во время наших творческих командировок (тогда у Института грузинской литературы им. Ш. Руставели АН Грузии была такая счастливая возможность - отправлять своих сотрудников поработать в архивах и библиотеках Москвы и Ленинграда, а также других городов). Почти на все премьеры и другие труднодоступные спектакли во всех столичных театрах мы имели возможность попадать благодаря райкинскому «блату». А потом, после нашего возвращения из театра Райкин любил подробно расспрашивать о наших впечатлениях, и эти обсуждения по телефону длились иногда рекордно долго. Слушать его суждения всегда было безумно интересно. Однажды Райкин произнес целый монолог, который я постараюсь воспроизвести: «Видите ли, мне всегда представляются главным в искусстве не способы самовыражения художника, не их разнообразие, усложненность и прочее, а та цель, та основная задача, которая была перед ним, когда он брался за произведение. Выступая перед людьми, имея смелость и дерзость говорить с ними, надо знать, что хочешь сказать, и надо знать, зачем ты это говоришь, с какой целью? А самовыражаться, показывать мне, что ты есть сам, - это не то искусство, которое меня трогает. Художник должен знать, что сегодня важно и нужно сказать людям. И вот тут-то пусть он и оставляет «в уме» два, пять, десять или сколько нужно... Но только - на этом пути, когда он знает и мы все знаем, что там, «в уме», за кадром, десять или пять, а не нуль... А вот когда король-то голый, когда нечего сказать и ничего нет за всеми этими недомолвками, недосказанностями - это плохо...» Несколько раз он сам появлялся на спектаклях вместе с нами. Это всегда было очень забавно: публика больше смотрела в сторону своего любимца, чем на сцену! Помню, как давным-давно он повел меня в «Современник» на «Валентина и Валентину», где играл тогда начинавший свою театральную карьеру его сын Костя. Как Аркадий Исаакович гордился им, как восторженно рассказывал о многосторонних способностях своего любимого мальчика, как подчеркивал те или иные его удачные профессиональные находки! И уже тогда было ясно, что отец ни на йоту не ошибается, нисколько не преувеличивает достоинств Константина. В последующие годы мы все могли убедиться и с огромным удовольствием продолжаем убеждаться, что младший Райкин - одна из блестящих вершин театрального искусства. И еще: очень интересно было слушать Аркадия Исааковича, когда он читал нам свои новые, «необыгранные» на сцене монологи. Он обычно работал над ними, удалившись в какой-нибудь пригородный санаторий или дом отдыха, где на воздухе, вне городского шума и многолюдья он таким образом «отдыхал». Очень любил, когда приезжали навестить его. Ему было интересно на «свежих» слушателях проверить результаты своих последних, новых «наработок». Он всегда внимательно наблюдал за нашей реакцией, просил нелицеприятно говорить о своих впечатлениях. Выступать в качестве «оценщика» этих шедевров (естественно, восторженного!) было величайшим счастьем. Непередаваемая радость рождалась не только от великого таинства гениальности, раскрывающейся перед тобой, но и от того, как остроумно, с непередаваемым юмором он комментировал изображаемое... Однажды мы побывали в санатории у Райкина вместе с племянником моей московской подруги, который сделал много фотоснимков и во время нашей прогулки по территории парка, и потом, в его комнате, где он щедро продолжал нам читать еще, по его словам, «сырые» и не до конца отделанные монологи. Великий художник как бы впустил нас в свою творческую лабораторию, и мы, затаив дыхание, становились счастливыми «соглядатаями» этого праздничного таинства. Даже на фотографиях, которые хранятся у меня, можно увидеть этот великолепный, поразительно меняющийся фейерверк»