Яго жарит яичницу и планирует расправу
Трагедия Шекспира в постановке Юрия Бутусова напоминает безумное кабаре
Фото предоставлено пресс-службой театра «Сатирикон»
У театра Константина Райкина с Юрием Бутусовым долгий и плодотворный роман. Он начался с трагикомедий по мотивам «Макбета», «Лира» и «Ричарда III», продолжился парадоксальной шестичасовой «Чайкой», и вот снова Шекспир. Хотя изначально предполагался Чехов.
Бутусов начинал работать над «Тремя сестрами», а потом неожиданно переключился на «Отелло». Но отзвуки неосуществленной чеховской постановки есть и в этом спектакле — по сцене мечутся сестры в ночных сорочках, а сам Антон Павлович как заправский тапер наигрывает на рояле какой-то веселый мотивчик.
Еще здесь есть цитаты из Пушкина, стихотворение Ахматовой, пантомима-посвящение актеру Андрею Краско, игравшему у Бутусова в «Смерти Тарелкина». Все они, как сообщает программка, похоронены в Петербурге. Но спектакль мало похож на надгробный памятник ушедшим поэтам. Скорее это плач по цивилизации, на руинах которой мы живем сегодня.
Постоянный соавтор Бутусова художник Александр Шишкин живописно загромоздил пространство таким количеством хлама, что от взгляда на сцену кружится голова. Старая мебель, зеркала, кадки с цветами, груды кирпичей, вешалка с одеждой, электрическая плитка, на которой Яго жарит яичницу, вентиляторы, воздушные шарики, плюшевые игрушки и тут же выстроенные в ряд черепа. Этот бытовой хаос вполне отвечает замусоренности нашего сознания, где для трагедии и даже просто для сопереживания не остается места.
Так что героям остается только устроить на этой свалке истории глумливое кабаре под саундтрек Фаустаса Латенаса, в котором Бах и Мендельсон соседствуют с Джо Кокером, Бликсой и питерской группой «Колибри». Как ни странно, фронтменом этого концерта выступает не интеллигентный и нервический Отелло в исполнении Дениса Суханова, а маленький щуплый Яго Тимофея Трибунцева.
Многие считают этот персонаж воплощением беспричинного, инфернального зла. Но у Бутусова им движет вполне объяснимое чувство. Если его Ричард мстил миру за свое уродство и обделенность любовью, то Яго сжигает острая зависть к соперникам — он не может им простить высокие посты и успех у женщин.
Спокойным, чуть сипловатым голоском, каким умел говорить покойный Андрей Панин, герой Трибунцева планирует расправу над врагами. Он — пружина и режиссер интриги, но во втором акте действие выходит у него из-под контроля, распадается на множество бессвязных эпизодов, окончательно теряя сюжетную последовательность.
Бутусов в одном из интервью говорил, что для него ключевой сценой стал обморок Отелло. Но здесь все второе действие проходит в полуобморочном состоянии, подчиняясь прихотливой логике сна.
Вот Яго и Дездемона возводят между собой кирпичную стену, надевают одинаковую мокрую одежду, зеркалят движения друг друга, целуются, а потом стреляют в упор. Вот Дездемона идет под венец с мавром, но вдруг обнаруживает, что под черным гримом скрывается Кассио.
Сам Отелло выйдет на сцену обнаженным и станет танцевать с загадочной девушкой в шинели. А потом будет бродить меж пустых картонных коробок, пока не обнаружит в одной из них механическую собачку, поющую что-то идиотически жизнерадостное.
Бесполезно пытаться расшифровать эти сюрреалистические сцены. Они действуют на интуитивном, эмоциональном уровне, завораживая красотой картинки или возгоняя градус постановки энергичным ритмом и актерским напором.
Но все же по сравнению с остервенелой «Чайкой», созданной по тем же принципам «нелинейного» алогичного театра, это довольно холодный, отстраненный спектакль, на который, может быть, легла тень последней брехтовской постановки Бутусова в Театре Пушкина. Недаром в самом начале Яго начинает говорить по-немецки, как конферансье представляя публике это безумное-безумное кабаре.
Ведь по большому счету бутусовский «Отелло» всё о том же — о кризисе человеческих отношений, о крахе веры, о нашей разобщенности, одиночестве, потере собственной идентичности и страшной неустойчивости мира, где белое в одночасье может превратиться в черное — и наоборот.
