Имя – это судьба. 5 вопросов к Лике Нифонтовой

- Маша, Ваша героиня, если прочесть ее описание в перечне действующих лиц пьесы, - талантливая преуспевающая актриса, прекрасно выглядит, обаятельна, импозантна, одета со вкусом. На первый взгляд, можно играть «я в предлагаемых обстоятельствах»?

- Нет, это вообще не ко мне (улыбается). Это она считает, что она талантлива, умна, успешна, и как большой ребенок верит в то, что говорит. Но она и несчастна, она одинока, она без мужа, без детей, летит-летит куда-то, заполняет свою жизнь бесконечными делами, съемками, которые, в общем, не приносят ей удовольствия, потому что то, о чем она мечтала, у неё не получилось - она не стала хорошей большой театральной актрисой. Снимается в какой-то ерунде, и, по сути, она несчастный человек. И мне хотелось бы, чтобы к концу спектакля она в первый раз ощутила секунды счастья. Почему – я не скажу, чтобы оставить интригу!

- Имена в этой пьесе играют особую роль – они не только влияют на характер и сущность человека, но и предопределяют судьбу. Что зашифровано в данном случае в чеховском имени Маша?

- Если говорить предметно о нашей пьесе – это всё собирательные образы. У меня, в частности, она где-то и Маша в «Трех сестрах», потому что, как ей кажется, она проживает не свою жизнь. Где-то, конечно, же, она Аркадина из «Чайки», а где-то Раневская из «Вишневого сада». Она где-то даже Лопахин, который собирается продать сад… Вот почему интересна эта пьеса, потому что американский автор попытался использовать ситуации из пьес Чехова и вложить их в наши образы.

- А как Вы думаете, почему Дюранг решил так плотно опереться на чеховский материал, что американскому писателю это даёт?

- Я думаю, американцы вообще Чехова любят, и в школах они много ставят Чехова - для них это настоящая хорошая классика. Для меня Чехов – это не некое «среднее» существование, а некоторая неадекватность у персонажей. Как я их вижу, они немножечко такие сдвинутые. Все чего-то страдают, бурчат, но если посмотреть с другой стороны, они не просто страдают - они все страстные натуры, у них у каждого есть внутренний надлом и жажда вырваться из этого состояния, и неспокойствие. А это всегда интересно играть. Плюс мне кажется, почему еще хорош Чехов, которого и американцы, и европейцы обожают – он такой многогранный, разный, там копать и копать. Ставят тот же «Вишневый сад» - и находят какие-то уголки, которые вообще не трогали – он все время по-новому прочитывается и при этом звучит современно. Мы привыкли, что «современная» пьеса, она как-то бытово и черно соответствует времени. А у Чехова всё время «над», но при этом очень современно. Поэтому, думаю, Чехов – это во всех школах хорошо. Но если честно, я специально не смотрела, как эта пьеса идет на Бродвее. Просто не люблю смотреть заранее, когда что-то репетирую - боюсь, что меня это может сбить. Выпустим, тогда посмотрю.

-   Каков главный, сакраментальный смысл в истории этих американцев с русскими именами?

- Вот я думаю, что нам самое главное - не играть американцев, а играть так, чтобы пьеса могла идти в любой части мира, и люди бы понимали, в чем проблема, и что она похожа на их проблему - чтобы мы не играли американцев и не играли русских, а просто ситуацию и просто людей. Самое главное в этой пьесе – ценность человеческих отношений, семьи, корней - не важно, кто ты по национальности. Банальные слова, но по-другому не скажешь – спектакль про это. Про разобщённость людей, которая существует во всех странах, во всех национальностях, во всех семьях. Конечно, мир меняется, и пусть новые технологии в нём будут, но надо как-то уметь всё это совмещать и слышать друг друга. Я не хочу превращаться в этакую бабку, но когда мы все жили на одной площадке и соль друг другу передавали – это действительно так было. У меня, слава Богу, есть и теперь такие отношения в подъезде – мне могут позвонить и чего-то там попросить, но сейчас, я думаю, это нонсенс, из ряда вон, чтобы кто-то позвонил и сказал: «Ой, а можно у вас соль или перец? Закончились, суп варю»… Сейчас это будет как-то странно выглядеть. А тогда это было нормально, и двери тогда не закрывали… Вот, наверное, цель у нас на выпуске показать спектакль про это.

- Герои были семьей и в начале пьесы – они все, в общем, любящие братья и сестры. И они остались ими в финале, но уже немножко по-другому… Что стало тем поворотным ключом, который может открыть сердца, сделать семьею семьей?

- Я боюсь рассказать пьесу. Но в отношении моего персонажа, могу сказать даже так: она обрела дом, семью, но, может быть, через две недели она уедет в Нью-Йорк, или в Москву, или в Берлин – и её опять закрутит. Может быть, она опять встретит, как она подумает, единственного мужчину в ее жизни, и опять начнется то же самое. Как Раневская в «Вишневом саде», которая верит, что вот у нее в Париже любовь, и поэтому она опять едет туда, к нему, так и Маша… Вот привозит с собой любовника – у меня, у Лики Нифонтовой, дочь такого возраста, как Машин любовник, но она же не видит этого, не понимает, что она нелепа в этой ситуации, она искренне верит, что встретила человека навсегда. Такой у Маши характер. Но, конечно, хочется надеяться, что и прозрение, и счастье – это с нами надолго…

Текст Екатерина Купреева

Фото с репетиции Евгений Люлюкин