И кому умирать молодым
«Близкие друзья». Е. Водолазкин.
Театр «Сатирикон».
Режиссер Сергей Сотников, сценография и костюмы Марфы Гудковой.
«Сатирикон» — это театр, героически ведущий гостевую жизнь уже шестой год. Играть спектакли, репетировать и выпускать премьеры в условиях, когда свой театр закрыт и бог весть когда откроется, — уже подвиг, неведомо сколько нервов стоящий худруку Константину Райкину.
Свежая премьера — на временной сцене в Доме актера, приютившем работу молодых актеров в режиссерском дебюте Сергея Сотникова по повести Евгения Водолазкина «Близкие друзья». Маленькая история трех юных, один из которых не пережил войну. И Большая история, которая заглушает, перекрывает — перекрывает ли? — и перекраивает их частное существование.
Когда-то я увидела выставку Нижнетагильского музея изобразительных искусств — «СОЛДАТЫ. SOLDATEN. SOLDIERS», которая произвела на меня незабываемое впечатление. Это был первый и единственный пока на моей памяти взгляд на войну вне идеологии: письма солдат разных армий, варившихся в том котле, — русских, немецких, итальянских, английских и т. д. Их лица на старых фото, голоса актеров в наушниках, доносившие эти письма людей из ада, бессмысленной мясорубки, — голоса удивительно схожие, потому что все они писали родным одно и то же, и для всех равно страшна была бойня, в которую их швырнули. Пушечное мясо — это люди. Это самая антивоенная выставка из всех, что я видела, — потому что она без пафоса, без противопоставления своих и чужих говорила о недопустимости и преступности войны как способа человеческого взаимодействия, любой войны.
Об этом же — спектакль о двух немецких мальчишках, Ральфе и Хансе, сначала друживших с Эрнестиной, а потом влюбившихся в нее. Она выходит за Ханса — почти наугад, а Ральф от одиночества сбегает в казарму, исправно служит, и военная машина выносит его на передовую. Под его начало позже поступает мобилизованный Ханс и очень быстро, случайно погибает. Когда-то все трое поклялись лежать на одном кладбище, и Ральф не позволяет хоронить друга в русских степях, таскает его, запаянного в цинковый ящик, по всем фронтам и наконец отправляет самолетом домой. Выжив под Сталинградом, он комиссован по ранению и со временем женится на Эрнестине, а в глубокой старости решается навестить страну бывшего противника вместе с женой и в этом путешествии вдовеет. В конце они действительно соединяются втроем на кладбище, как поклялись в детстве, — и это единственное, что они смогли противопоставить ХХ веку. Главное, что случилось там, на войне, похоже на историю Антигоны: что бы ни было, брат должен быть похоронен так, как должно, чего бы это ни стоило.
Два часа действия пока еще неровны, как и актерские работы — в начале они как будто долго ищут нужный тон и темп, несколько утрируя детский задор и беззаботность. Темно-серая конструкция вроде двухэтажной трибуны или двух мегаступеней — скорее станок для игры, нежели обозначение места действия, пусть и условное, — ни во что не превращается, хотя в ней открываются лазы и дыры, в которые ныряют актеры. Но превращаются предметы на сцене — сухие колосья и цветы могут обозначать старое кладбище или русское поле; серебристые птицы на палочках в руках актеров становятся военными самолетами, мел, сдуваемый с ложек — дымом боев, пылью степных походов: сценографию и костюмы придумала Марфа Гудкова.
Прием остранения и иронии очень подходит выбранному материалу: в самом деле, история о том, как парень всюду таскает гроб, просится быть рассказанной как страшный гиньоль. Ироническая дистанция необходима в разговоре об ужасном, как открыл когда-то Брехт. На это работает и зазор между всеми актерами и персонажами, которые ведут рассказ о своих героях в третьем лице, показывая их, а не вживаясь. И двое коверных — Павел Алексеев и Ульяна Лисицына — азартно изображают всех вспомогательных лиц, делают перестановки, переругиваются, подначивают друг друга и комментируют действие. Алена Разживина — Эрнестина немного слишком криклива, порывиста и пружиниста в изображении юной девушки; когда ее героиня взрослеет, интонации актрисы становятся естественней и тише, и ее персонаж — сложнее и правдивее. Вот разве что реплики в зал, которыми актеры извиняются за то, что вмешиваются в ту или иную сцену, выглядят несколько натужно.
Спектакль выстроен вокруг фигуры Ральфа — это ему предстоит глотать пыль от Смоленска до Сталинграда, осмыслять войну с точки зрения человека, так и не ставшего внутри военным, жить за двоих. Даниил Пугаёв и держит внимание зала все два часа: его Ральф — мускулистый тугодум, несколько скромнее и самоуглубленней друга, и вот это медленное думанье о том, что происходит, и есть главное содержание его сценической жизни. Почему Эрнестина предпочла друга (кстати, в спектакле нет ответа — как будто случайно Ханс просто оказался на шаг ближе, чтобы обнять ее), почему он оказался на войне, почему война такова, почему Ханс очутился в его роте и почему так быстро и нелепо погиб. Вот только что двое мальчишек с перемазанными грязью лицами мылись в бане и шептались о сексе, и вдруг один из них застывает с окоченевшими скрюченными конечностями, а второй мечется по сцене, ища какой-нибудь ящик. Это оба они умерли и не умерли в этот миг, и Ральф таскает на себе, толкает перед собой, обнимает и носит ящик, который соорудил для тела друга (Ханс для него живой, он уговаривает его забраться туда) — и срастается с этим гробом, они теперь физически — одно целое. Не вполне живой и не преданный земле мертвый.
Артистам райкинской школы отлично удаются движенческие решения, внешняя характерность, яркие штрихи быстрых преображений: надели пальто и котелки, ссутулились, изменили голос и походку — и вот перед нами пенсионеры, профессиональные путешественники. Но холодок пробегает по спине, когда они прилетают в последний вояж, в Россию, выстраиваются в шеренгу и скандируют под каждый шаг, как когда-то: Смоленск, Брянск, Орел… И когда старый Ральф обмирает, встретив в аэропорту юного Ханса — только теперь его зовут Коля и он их переводчик (обоих играет Ярослав Медведев, и Коля у него немного ярче благообразного немца, о котором трудно что-то понять — но Ханс и не успел ничего сделать в жизни, кроме ранней женитьбы). И самое главное — это старческое тихое и хриплое, что Ральф говорит Коле: «Мы очень виноваты перед вами».
Ампутированная по ранению конечность Ральфа — аллегория потерянного Ханса, третьего из их детской банды, того, без кого они с Эрнестиной стали парой вместо троицы. Приспособиться можно, но забыть, что нет руки — нельзя, не заменит же ее резиновая культя, которую Ральф небрежно отбрасывает в сторону. Долгая и в целом благополучная жизнь выглядит послесловием к молодости, попыткой быть человеком, каким был бы без опыта войны — любителем музеев и путешествий, ласково ворчащим на жену. Но войну не отменить, она не просто отняла друга и руку, она сделала каждого не обычным человеком, а ветераном, и война никуда не исчезает из жизни, русло которой она повернула. Война занимает основную часть времени в спектакле — как и в сознании героев, эти несколько лет значимей долгих спокойных десятилетий. И в финале слова из Книги Экклесиаста перекрывает гул военных самолетов — той ли войны, будущей, нынешней ли, которая бесконечно где-нибудь идет?
Фото: Александр Иванишин
