Театр «Сатирикон» показал премьеру спектакля «Деньги»
Московский театр «Сатирикон» представляет современную версию пьесы Островского
Долго воздерживаясь от русской классики, «Сатирикон» теперь запоем ставит Островского: «Деньги» в постановке Константина Райкина (по пьесе «Не было ни гроша, да вдруг алтын») – уже четвертый спектакль. Действие прописано на окраине Москвы, которую художник Дмитрий Разумов превратил в гипертрофированную помойку бытия. Вот уж где точно бытие (затхлое, пыльное, грязное) определяет сознание, у которого порог допустимого все больше снижается.
Мусорный ветер гонит по земле какие-то обрывки. Целлофановые пакетики сушатся на веревочке. На гараже, изнывая от перепревших желаний, загорает великовозрастная дочка местного авторитета (Анна Селедец).
Ее девичью честь блюдет мать (Лика Нифонтова) – знойная дамочка, штудирующая журнал Forbes в перерывах между побоями мужа (впрочем, блюдет без успеха – на каждую царскую дочку местного розлива найдется свой простак, которому перепадет пособие на счастье). Авторитет Истукарий Лупыч (Антон Кузнецов) днем для отвода глаз вяло торгует луком, а ночью из-под полы бойко – ворованным.
Местный держиморда Тигрий Львович (Александр Гунькин) имеет с этой торговли солидную жатву. Он ленив и расслаблен – так сытый по горло хищник не торопится на охоту. Роль Божьего провидения возложена на лязгающий челюстями грузоподъемник с хватательным рефлексом – подберет то, что обронил один, «ниспошлет с неба» другому. Серыми тенями шныряют туда-сюда «криминальные элементы», чувствуя себя в этом вымороченном воровском Лукоморье как гупешки в сточной яме.
И проносятся вдаль, не притормаживая у этого богом забытого места, скорые поезда, топя в грохоте колес крикливые разговоры его обитателей. Местная стрелочница (Эльвира Кекеева), раньше пунктуальная, даже перестала успевать провожать их разрешающим сигналом своего жезла – не до того. Из этого ссора постепенно вырастает нешуточный сюжет про гибель души.
У живущей чужими страстями братии появился повод для пересудов: местный чиновник в отставке Крутицкий (Денис Суханов) выправил племяннице (Глафира Тарханова) лицензию для сбора милостыни на невестину бедность, хоть продолжает душить процентами ее возлюбленного (Алексей Коряков).
Этот Крутицкий вобрал в себя всю галерею колоритных и зловещих старцев русской литературы: плюшкинскую мелочность, гнев Скупого рыцаря к молодым мотам, «благочестивую» юродскую подлость душегуба Федора Карамазова, истертую в прах гоголевскую шинель, куда зашиты сотни тысяч целковых. В его игре нет ни грамма карикатуры – этот мускулистый, подвижный делец испепелен страстью к накоплению – «высокой болезнью» наоборот, от которой он буквально не находит себе места. Глубокие тени залегли под обезумевшими глазами. Страсть гонит его по земле, как мусор, – ни сна, ни покоя, только слежки, хлопоты, интриги. «Стабилизационный фонд» оттягивает карманы, рвет в клочья его истончившуюся шинель, его истлевшую жизнь.
Сцена, где Крутицкий теряет деньги, впитала в себя тончайший психологизм, скомороший гротеск, фантасмагорию и… веру в правду на земле и выше. То заливаясь нервным хохотом над собой, глупышом, поверившим, что можно потерять такие деньги, то раздирая вдрызг остатки своей шинели, Крутицкий то и дело оглядывается на злополучный грузоподъемник, но тут же осаживает себя – не верит, что Провидение могло оказаться таким мелким пакостником! Финальную сцену Константин Райкин ставит не про торжество справедливости, что поделом наказала скрягу да помогла беднякам влюбленным не скатиться в пропасть, – про возрождение души, которое стоит жизни.
Свою последнюю сцену Крутицкий–Суханов играет предельно просто – сбросив чертову шинель и чертову жизнь, потраченную на блеф, светлеет лицом: «Пойду пройдусь».
Недаром Богу, как хорошему режиссеру, милее всего раскаявшиеся грешники.
