Когда одни уходят, другие непременно занимают их места
Пришла в голову неожиданная мысль про творческую саморегуляцию театрального да и любого другого вида искусств подобно рынку валют. Когда одни уходят, другие непременно занимают их места. И в тот момент, когда нам кажется, что русская культура с отдельными именами покидает страну, оставляя вакуум и место под самовар с георгиевской лентой, система неожиданно начинает самовоспроизводиться. Молодой режиссёр Гоша Мнацаканов в этом смысле воспринимается как продукт импортозамещения. Публика, почувствовавшая дефицит Крымова и Вырыпаева в стране, неожиданно повалила на молодого и бездонно творческого парня, из которого льются без остановки тексты и образы, образы и тексты. И подчас становится не понятно, для чего ему вообще нужна была чужая литоснова, ибо она тонет в бесконечном потоке аппликаций и своих монологов.
Сегодня на предпремьерном показе сатириконовской “Елизаветы Бам” на площадке ЦИМа за вход разве что не дрались:
Можно она пройдёт? Она очень хочет…
Мы не благотворительная организация.
Ну, давайте я куплю ей билет.
Нет, количество мест ограничено.
И ведь кого-то не пустили. При этом спектакль Гоша, похоже, ставил как раз не для оголтелых театралов, а для себя. Уже после его “Собаки с дамочкой” было понятно, что сейчас парень упражняется в мастерстве, показывая свой диапазон возможностей, намеренно петляя, запутывая следы и создавая ложные финалы. Приёмы загребает лучшие у лучших. Сначала был полноценный трибьют Крымову, теперь пошёл черёд набрасывания бабушек на вентилятор и беконечного перебирания вариаций происходящих событий - как в легендарной бутусовской “Чайке”.
Но взяв за основу абсурдистский текст Хармса режиссёр путём ассоциаций и махинаций смог накрутить на первобытные бусы зрительского сознания ещё с десяток историй, каждая из которых крепится к другой такой тонкой проволокой, что и ухватиться не за что. Так от имени Даниила Хармса неожиданно вырастает параллель с героем фильма “Брат” Данилой Багровым. Хотя тут даже имена разные. При этом связующим образом постановки становится дом на холме, а все пространные и не всегда стыкующиеся между собой размышления происходят по петербургской традиции - у парадного подъезда. По той же петербургской традиции, парадной может оказаться самая обосранная дверь в самом зачуханном дворе-колодце. Горы мусора - как привет Беглову - уже не от “неподкупного” Шнура, а с берегов Москвы-реки.
Так на нехоженных дорожках следы невиданных зверей - Мнацаканов намеренно ведёт зрителя самыми окольными путями смыслов, чтобы приближение финала казалось каким-то светом в конце тоннеля, единственной звездой на небосклоне. И эта звезда непременно будет мучительно долго мерцать, обещая вот-вот потухнуть и снова выходят на фальшивый крут обещаний. Маяком на этом извилистом пути становится образ сюрреалистического четвероногого животного, которое всем своим видом показывает, что всё это сон, вызванный полётом пчелы вокруг граната за минуту до пробуждения. Здесь время, как жертва убийства, бегает вдоль дома туда-обратно, даже сам момент убийства повторяется десятки раз.
В постановке блестящий каст. Наконец-то в полной мере можно насладиться самоотверженной игрой Антона Кузнецова, который по традиции истязает себя не то чтобы до седьмого - до сто сорок седьмого пота. Блестяще играет выпускница ВШСИ Ася Войтович. И неожиданно Гоша находит возможность по-новому посмотреть на Полину Райкину, травестирующую в образе папаши. Но при всём при этом есть ощущение сильной перегруженности постановки, словно она призвана сломать мозг зрителя, окончательно его запутать и выпустить из зала с недоумением: а что это было?
