Алена Разживина: «Со мной случился Някрошюс»
Шесть ролей в родном театре “Сатирикон”, партнерство с Константином Райкиным, работа с разными режиссерами – от Егора Перегудова до Евгения Марчелли. Наконец, выдающаяся роль Анны Андреевны у Юрия Бутусова в спектакле “Р”. Хрупкая красавица Алена Разживина рассказала о себе, своем мастере, о потрясениях имени Някрошюса и “гоголевских” репетициях у “режиссера мечты”.
– Алена, в театре ты оказалась неслучайно, верно?
– Мой папа был актером в Московском драматическом театре имени Станиславского. Он умер, когда мне было восемь лет. Не могу сказать, что мечтала о театре с детства, но часто бывала там. Папа брал меня с собой на спектакли. Потом случилось так, что умерла мама. И меня стали воспитывать бабушка с дедушкой.
Когда начался переходный возраст, я “взбунтовалась” – мне хотелось впечатлений, эмоций, переживаний, хотелось прожить другие жизни. Не свою. И я пришла в папин театр, к помощнику режиссера. Думаю, она потом пожалела, что разрешила мне ходить на все спектакли, потому что я там практически ночевала.
– То есть ты осознанно хотела поступать в театральный?
– Меня это безусловно влекло, но не было мечтой всей жизни. Я тогда думала так – если я так кайфую, сидя в зале, что же будет, если я окажусь на сцене? Мне казалось, что мое место в театре. Так что я не могла не попробовать. В 15 лет поступила в Школу-студию МХАТ, к Константину Аркадьевичу Райкину.
– Про Константина Райкина ты что-то к тому моменту знала?
– К своему стыду – ничего. Только после того, как выяснила, что он набирает курс, стала ходить в “Сатирикон”. Я фантазировала, что буду учиться в ГИТИСе, там же, где учился папа. Мне очень нравилось здание института и дворик. Анализируя сейчас, как так случилось, что попала именно в Школу-студию МХАТ, я прихожу к выводу, что во всем “виноват” Константин Аркадьевич. Дело в том, что он слушал ребят так, как этого не делает никто, ни в одном другом театральном вузе. На экзаменах я читала Софокла, монолог Электры. Очень сильный и сложный. Мне важно было начинать его глаза в глаза. Как будто самому близкому человеку рассказываю. И никто на меня не смотрел обычно, и читала я, сбиваясь и безэмоционально, не могла преодолеть этого. А Константин Аркадьевич слушал. Я так люблю в нем это качество – он всегда готов слушать, искать, находить, очаровываться.
– Какой он мастер?
– Поскольку мы стали его первым набором, он нас, можно сказать, баловал. Но строгим и требовательным был и остается. Однако в моем случае это никогда не было проблемой. Мне не нужно по два раза говорить, во сколько репетиция, или напоминать, что к спектаклю следует готовиться. Для меня все это в удовольствие. Мне кажется, что мы с ним с самого начала совпали. И для меня его пресловутая строгость, о которой столько разговоров, – не строгость совсем. По-другому, мне кажется, невозможно. Константин Аркадьевич каждому из нас дал шанс попасть к нему в театр. Проявить себя, заинтересовать собой, своим стремлением, отношением к делу. Если же человек относился к учебе безответственно, он не задерживался.
– Как ты училась?
– Не очень. На самом деле, я робкий человек. И даже, мне кажется, слишком стеснительная для актрисы. Я смотрела на своих однокурсников – Глафиру Тарханову, Лешу Бардукова, Артема Осипова и остальных, – как смело и талантливо они делали этюды, и думала, что так не смогу никогда. Что во мне увидел Константин Аркадьевич, я не знаю, но что-то увидел… Он в меня верил, и на этой вере я училась. В конце первого курса он делал распределение в спектакль “Снегурочка”, который потом должен был войти в репертуар театра, и на роль Снегурочки назначил меня.
– Кто еще из педагогов Школы-студии стал для тебя “проводником” в мир театра?
– Я совершенно осознанно говорю сейчас, что у меня есть два абсолютно счастливейших времени в жизни. Это учеба в Школе-студии и рождение дочки. Поэтому на твой вопрос хочу ответить так: абсолютно все педагоги, все, кто с нами работал, – научили меня многому. Я всем им говорю спасибо от самого сердца.
А еще Каме Мироновичу Гинкасу. Наверное, он удивился бы, узнав, что я считаю его своим педагогом. Тогда он вел режиссерский курс в Школе-студии. Ребят было не больше 10 человек, они занимались в крошечной комнатке и вместе с актерами с других курсов готовили отрывки. Я была занята в “Двенадцатой ночи” по Шекспиру. Помню, как на одной из репетиций Кама Миронович сказал: “она наигрывает”. Я замерла, потому что мне казалось, что, наоборот, делаю все очень тихо, невнятно, скорее “не доигрываю”. И он стал объяснять, помогать. Буквально пара фраз, но я их очень хорошо запомнила.
– Что ты поняла о театре к моменту выпуска из института?
– Я поняла, как надо относиться к профессии. Поняла, что такое дисциплина и трепетное отношение к театру. Еще одна важная вещь: твоя роль не зависит от количества текста. Константин Аркадьевич сказал как-то, что нет скучнее и глупее профессии, чем стоять на сцене и пережидать, когда у тебя маленькая роль. Надо уметь себя заинтересовать и “включить”.
– Ты была принята в “Сатирикон” сразу после Школы-студии?
– Да. Как почти весь наш курс! Артем Осипов и Сергей Сотников уже на первом курсе попали в “Макбетта” к Юрию Николаевичу Бутусову. Я на третьем курсе ввелась в “Доходное место”. “Снегурочку” мы выпустили на четвертом.
– Любишь этот театр?
– Прежде всего, людей и их отношение к делу. Я не раз слышала от коллег, что когда они попадают на съемки или в другой театр, там очень удивляются, что они приходят вовремя и с выученным текстом. Что если репетиция начинается в 10, то в 10 ты уже готов, а не только подъезжаешь. Для нас всех это не подвиг, мы так выучены.
Еще я обожаю, что и Константин Аркадьевич, и вся наша труппа – это люди, способные удивляться и очаровываться кем-то, кроме себя.
– Сегодня это редкость.
– Наверное. Я сейчас вспомнила, что когда мы учились, у нас была такая лотерея – Константин Аркадьевич доставал места в разные театры на спектакли, которые, он считал, нам нужно увидеть. Конечно, все боролись за то, чтобы вытянуть место в Мастерскую Петра Фоменко. Вообще, если Константина Аркадьевича про это спросить, он сразу заведется, скажет, что это за актер, который ничего не смотрит в других театрах. Часто приводит пример: “Как бегун, который бежит и думает, что он первый. Он даже не смотрит по сторонам, а сам уже позади”.
Константин Аркадьевич сам везде ходит и все смотрит. Потом на “мастерстве” обсуждает со студентами. Мне кажется, это важная часть учебы.
– На каких режиссеров ходишь лично ты? И изменились ли кумиры с поры твоей учебы?
– У меня всегда было ощущение, что любимые режиссеры – полубоги. Когда я поступала, а это был 2001 год, год Театральной Олимпиады, я смотрела все подряд. И очень хорошо помню, как со мной “случился” Някрошюс. Я ведь выросла на спектаклях Театра Станиславского, а они были такими… жизненными, реалистичными. И вдруг “Отелло” Някрошюса! На меня этот спектакль произвел мощнейшее впечатление. Я его помню в деталях. Не знаю, что со мной было, когда Отелло душил Дездемону. Я сижу, плачу и не могу остановиться. Не потому что жалко Дездемону, а потому что это невероятно красиво, мощно, это театр, которого я никогда не видела, не думала, что так вообще бывает. Потом каждый раз, когда в Москву приезжал Някрошюс, я покупала билет – очень боялась, что не смогу получить пригласительный. Вот Эймунтас Някрошюс – это мой кумир. Я могу так сказать. И Римас Туминас. Его “Войну и мир” я считаю великим спектаклем. И, конечно, одно из самых сильных впечатлений у меня – от нашей “Чайки” (спектакль Юрия Бутусова в “Сатириконе”. – Н.В.). Это невыносимо прекрасно и больно. И фантастические работы актерские.
– По тому, как ты рассказываешь, создается ощущение, что ты человек “без кожи”. В психологии есть такое понятие – “сверхчувствительные люди”.
– Мне кажется, мы все такие, люди театра. По-другому не интересно что ли.
– Давай поговорим про твои спектакли в родном театре. В трех из них ты играешь вместе с Константином Аркадьевичем.
– Да, впервые я вышла с мастером на сцену в спектакле Егора Перегудова “Человек из ресторана”. Там у нас небольшие сцены вместе. Позже мы встретились в спектакле Евгения Марчелли “Шутники”. А недавно в “Р”. Мне кажется, нам хорошо, спокойно вместе работать. Хочется думать, что мы с Константином Аркадьевичем на одной волне. Мы поддерживаем друг друга. Обожаю его чувство юмора!
– Какой из спектаклей репертуара, из тех, в которых участвуешь, тебе ближе и важнее остальных?
– Это, наверное, незавершенный гештальт, но однозначно – “Р” Юрия Николаевича Бутусова. С момента премьеры прошло уже полгода, а я все вспоминаю. Начинаю с кем-нибудь разговор и ловлю себя на мысли, что хочется говорить только про этот наш спектакль.
– Наверное, личность режиссера произвела на тебя такое сильное впечатление?
– Да, конечно. Это его шестой спектакль в нашем театре, но я никогда раньше с ним не работала. Но, боже мой, как же мне хотелось! Я много слышала о его способе работы, о том, что он не будет ничего объяснять и разбирать все по “школе”, что репетировать с ним бывает мучительно. Но мне безумно хотелось попасть к нему.
– А его спектакли тебе нравились?
– Конечно! “Чайка” стала для меня шоком. А наш, сатириконовский, “Лир”! А “Макбетт”! “Ричарда III” я смотрела 4 раза. Я мучила нашу заведующую труппой Элю вопросами, как попасть на “кастинг“. Пришла туда в диком зажиме, прочитала плохо. И, конечно, меня больше не звали. В начале нового сезона было принято решение делать не “Ревизора”, а пытаться создать свою историю, через свое отношение и мысли вокруг пьесы сотворить что-то новое. И меня почему-то позвали. Я не знаю, почему. Сейчас рассказываю все это и понимаю – чудеса!
– Александр Матросов в недавнем интервью сказал, что Юрий Николаевич – шаман.
– Меня это поразило, потому что я и сама его так называю! И мне кажется, только этим необъяснимым качеством можно определить его метод репетиций. Юрий Николаевич создает вокруг себя особое поле, особые условия. А дальше начинается колдовство. Я все время удивлялась, что меня не выгоняют и снова зовут на репетиции. Честное слово, я до самого последнего спрашивала у Эли: “Сегодня отмена репетиции у всех или у меня?”. Только после того, как Максим Обрезков принес костюмы, и дело пошло к выпуску, я подумала – кажется, я в этой прекрасной команде.
– Уверенность появилась?
– Нет! Учитывая все то, что я слышала о Юрии Николаевиче, понимала, что может случиться, что угодно. Мне кажется, он вполне мог сказать: “Нет, Алена не совпадает”. С тем, что он видит, с энергией спектакля, с чем-то необъяснимым и только его, личным.
И это огромное его достоинство – быть честным по отношению к себе и к артисту. Это, конечно, жутко обидно и бьет по самолюбию, но меня это восхищает.
– А что ты поняла про театр и что вынесла для себя как для актрисы из этого опыта работы с Юрием Бутусовым?
– Не надо стараться все объяснить. Все мне говорили – только не вздумай задавать Юрию Николаевичу вопросы. Я, естественно, с перепугу их не задавала. А потом поняла, что этот интуитивный способ работы ровно то, что нужно не только Юрию Николаевичу, но и мне самой. Меня никто не дергает, не лезет в мою внутреннюю “кухню”, ничего мне не разжевывает. Мне просто создают условия, чтобы получилось. Юрий Николаевич включает музыку, и мы долго все вместе расставляем какие-то кубики по сцене, доски носим, из всего, что есть под рукой, рождаем пространство. На первый взгляд, это неважно, но, может быть, это самое важное и есть?
– Понятно, что Юрия Николаевича ты любишь как режиссера. А что ты любишь в нем как в человеке?
– Нежность. Способность выбирать людей, с которыми работать. Отношение к артистам. Мне кажется, даже если он мучает актера, бесконечно меняет все, отвергает привычные способы репетировать, то это оттого, что верит в его глубину и силу, хочет “снять” какие-то штампы. Я чувствую в этом огромное доверие и любовь. Уверена, что люди, работавшие с ним, меняются. Профессионально как минимум. Я лично мечтаю поработать с Юрием Николаевичем еще.
– Если говорить о том, что будет после “Р”… К чему ты стремишься, чего бы тебе хотелось в театре?
– Благодаря этому опыту я осознала, как важна команда. Юрий Николаевич, конечно, космос. И то, как он создает команду, и как потом все в ней живут. Обожаю и благодарю каждого, кто создавал спектакль “Р”. Теперь я точно знаю, что именно так и хочу. Нет мечты о конкретных ролях. Я с радостью поработала бы с молодыми режиссерами, пошла бы в неизвестность. Главное – не роль, а команда и история, о которой хочется говорить или кричать, отчаянное погружение в работу. А дальше – открываться и удивляться.
– Что есть в твоей жизни кроме театра, что вызывает такие же сильные эмоции?
– Театр театру рознь. Есть театр Юрия Николаевича, а есть другой театр. Сейчас его театр занимает большую часть моей жизни. И там обитают мои сильные эмоции. А если мы говорим вообще про жизнь, то, наверное, книги.
– Можно узнать название настольной книги?
– Я очень люблю ощущение новизны, неизвестности, поэтому у меня нет настольных книг. Много читаю современную прозу. Но есть те произведения, которые меня “перевернули”. “Преступление и наказание”, “Братья Карамазовы”, “Идиот” Достоевского. Я вижу в этих произведениях свет. И в этом писателе.
– Алена, как ты думаешь, сейчас, в условиях сегодняшней реальности, что дает театр?
– Я считаю, что человека ищущего, стремящегося к переменам, может “пронзить” случайная фраза, “перевернуть” книга, спектакль. Вот как спектакли Юрия Николаевича. Они точно приоткрывают “форточку” в тебя самого, в другую реальность, дают надежду. Сегодня это как никогда важно.
Фото В.Власовой
