КОГДА УЛЕТАЕТ ПАПА
«Мой папа — Питер Пэн». К. Климовски.
Театр «Сатирикон».
Режиссер-постановщик Надя Кубайлат, сценография и костюмы Дениса Сазонова.
В прошлом сезоне пьеса Керен Климовски «Мой папа — Питер Пэн» одержала безусловную победу на драматургическом конкурсе РАМТа «В поисках новой пьесы», где мне посчастливилось быть ридером. Чуть позже заняла третье место на «Маленькой Ремарке», в Казанском ТЮЗе в рамках лаборатории был показан эскиз на татарском языке. «Мой папа — Питер Пэн» — несомненная огромная удача и подарок для современного театра, готового всерьез говорить со своим зрителем о семье, любви и ответственности. Пьеса вызвала огромное количество споров, которые велись, в основном, вокруг главного героя и его неоднозначного поступка в финале, но художественные достоинства пьесы и ее попадание в сегодняшний день признавали все. Пока велись споры, Константин Райкин, с присущим ему чутьем и бесстрашием, пригласил в «Сатирикон» молодого режиссера Надю Кубайлат довести до ума эскиз, сделанный ею в РАМТе. И вот — произошло, случилось. Выиграли все.
Папа семилетнего Дани — безработный актер. Он бесконечно обаятелен и беспечен, и пока мама Дани работает на трех работах, папа то забывает дать сыну бутерброд, то отправляет в школу в пижамных штанах с овечками. Над Даней смеются. «Лучше бы у меня был какой-нибудь другой папа!» — в сердцах восклицает мальчик, и тогда отец открывает ему тайну. Он, папа, на самом деле — Питер Пэн. Он только выглядит взрослым, потому что так удобнее. Маленький Даня в восторге. Находятся ответы на все вопросы — куда папа иногда исчезает (конечно, путешествует на остров Нетинебудет), почему ведет себя так странно (он же мальчик в теле дяденьки) и не зарабатывает достаточно денег (что для Питера Пэна деньги!). Почему так сердится мама (она, конечно же, Венди, просто выросла и, скажем так, испортилась). Папа умеет убеждать. Пара шуток — и скучная учительница превращается в смеющуюся молодую женщину. Он умеет победить страх с помощью таинственного волшебного напитка, а его карманы набиты чем-то очень похожим на волшебную пыльцу. Он произносит вдохновляющие монологи о том, как научиться летать, хотя к практическим занятиям приступать не торопится, несмотря на страстные просьбы маленького Дани. Родители расстаются, хотя Даня уверен, что они все еще любят друг друга. Папа появляется в доме все реже и реже, как нечаянный праздник, и однажды… Эту историю вспоминает на наших глазах взрослый Даня, все уже осознавший. Он прокручивает ее в памяти ради одного момента, который так хотел бы изменить: тяжело переживая предательство, он сказал папе, что больше не верит ему, что никакой он не Питер Пэн, что вовсе не умеет летать. Папа встает на подоконник, распахивает окно… Мама сказала маленькому Дане, что «скорая» никого внизу не нашла. Даня поверил, что папа улетел. Взрослый Даня хотел бы продолжать в это верить.
С одной стороны, пьеса, безусловно, наследует прекрасной традиции русской литературы, в которой, по чьему-то меткому выражению, «прав Штольц, а жалко Обломова». Когда герой как бы не очень, по поступкам-то судя, а все равно все сердца принадлежат ему. Угадываются в папе Дани черты отчима Неточки Незвановой, тот тоже не хотел разменивать свой талант скрипача и играть в ресторанах, а семья между тем голодала. И от Зилова тянется ниточка к главному герою — тоже вроде явный мерзавец, а женщины именно в него почему-то влюбляются. И в то же время папа Дани — очень сегодняшний отец, не желающий взрослеть, то есть брать на себя ответственность и ежедневно совершать тихие повседневные подвиги. (Вспоминается еще один такой современный папа, тоже, кстати, актер — главный герой из отличного сериала «Звоните ДиКаприо!» в исполнении Александра Петрова.) Клево было целоваться с будущей женой за гаражами, а когда сегодня она гонит тебя на работу — не клево. Хотеть диван без дырок — пошло, не пошло — хотеть летать и громко орать в парке о своих дурацких поступках. А что? Каждый имеет право быть счастливым! Только вот есть неувязка — сын. Маленький живой человек, который смотрит на тебя снизу вверх с обожанием и надеждой. Но он слишком настоящий, сложно с ним. Проще улететь. Проще расстаться, завести новые отношения, не париться. Назови себя Питер Пэн, Петя!
Надя Кубайлат точно и довольно жестко решает пьесу как путешествие в чертоги памяти, сеанс самотерапии. Сеанс этот не всегда приятен, если быть честным, а тут все, конечно, про честность. Художник Денис Сазонов воплощает режиссерскую мысль буквально — все персонажи, кроме одного, спускаются в эту тайную комнату Даниного сознания на лифте. Открываются створки, и из ярко-синего лифта герои выходят в ярко-желтое пространство. В этой комнате все желтое — и пианино, и электрогитары, и крутящийся офисный стул. Желтая комната заключена в рамку из тонких люминесцентных ламп, панели на потолке тоже светятся мертвым холодным светом. И только капитан Крюк, постоянно живущий в этой тайной комнате (персонаж, отлично придуманный режиссером!), — кроваво-красный от галстука до носков. А какого цвета еще может быть самый страшный детский страх? Надо сказать, что к этой визуальной беспощадности в стиле Дэвида Линча глаз довольно долго привыкает. Три базовых цвета — желтый, красный, синий. Сцену заливает гуашь, не предполагающая ни прозрачности, ни оттенков, ни смешений. Душно, стильно, по-европейски лаконично, выверено; от туфелек до медового струящегося маминого платья — желтый торжествует и безумствует. И только маленький Даня (Алина Доценко) — белая овечка, агнец, существо неопределенного пола, одетое в мягкий просторный комбинезон, на капюшоне которого почти невыносимо трогательно болтаются овечьи ушки. Короче, никакой психологии не жди, ясно сразу. Спектакль безупречно выверен ритмически, режиссерская мысль точна и остра, как скальпель, мизансцены внятны и лаконичны (каждая сцена спектакля — отличное фото). Текст не проживается, а проговаривается практически без интонаций. Иногда музыкально простроенная фраза вдруг заедает и повторяется. Иногда — как будто связь с прошлым прерывается, и голоса тоже начинают прерываться, долетают только обрывки слов, лампы под потолком мигают. Заедает память взрослого Дани (Константин Новичков), страшно возвращаться в собственное прошлое и находить точку невозврата. Но капитан Крюк (Ярослав Медведев), высокий, статный, холодный и кррррасный, произносит: «Дальше…» — и Даня продолжает.
Эта как бы холодность, неулыбчивость персонажей, похожих на роботов (папа в исполнении Ильи Рогова вообще передвигается по сцене, как Марио, персонаж известной компьютерной игрушки), дает зрителю свободу интерпретации текста, создает иногда убойный комический эффект, иногда заставляет содрогаться от боли — в общем, вызывает очень глубокий эмоциональный отклик в зале. Возникает интересный эффект: молодые актеры по ходу спектакля включаются в историю и переживают ее, но способ существования не позволяет этим переживаниям выплескиваться наружу, и возникает особого рода напряжение, которое буквально электризует пространство, подключая зрителя и рождая чувство правды. Ход, возможно, и не нов, но именно для этой пьесы особенно удачен.
Главным событием спектакля становится Избавление. Я написала это слово с большой буквы, но это моя интерпретация. Просто капитан Крюк ушел. Молча, не изменив выражения лица, растворился в синем пространстве лифта. История, рассказанная самыми минималистическими средствами, становится сеансом групповой терапии, эмоциональной встряской, болезненным путешествием к самому себе. Каждый, впрочем, волен выбирать и не погружаться, спектакль в этом смысле предоставляет зрителю полную свободу. Двери лифта открылись, свет погас. Так что те, кто говорит, что нет хорошей современной драматургии для детей и подростков, врут или находятся в опасном заблуждении по причине лени и нелюбопытства. Есть и авторы, и пьесы, и герои, и антигерои, и режиссеры, умеющие находить с этой современной талантливой драматургией общий язык. И одна из таких интереснейших встреч произошла на днях на маленькой сцене ВШСИ.
