Константин Райкин: «Для меня неуспех страшнее смерти…»
На фестивале «Вперед к Островскому!» народный артист России, художественный руководитель театра «Сатирикон» представил премьеру «Грозы». Чем привлекла его эта пьеса, он рассказал «Петербургскому дневнику»
– Константин Аркадьевич, вы снова в родном городе. Удалось увидеть любимые места?
– Я люблю Петроградскую сторону, где прошло мое детство. Вот шел вчера от гостиницы к театру «Балтийский дом», немного отклонился от маршрута и почему-то оказался на улице Мира, где находится моя 82-я школа. И я прошел по всему Кировскому, ныне Каменноостровскому проспекту, мимо дома, на котором установлена мемориальная табличка моему папе. Петроградская сторона – моя любовь, так уж сложилось.
– Почему вы привезли на фестиваль именно «Грозу», которая идет на сценах многих театров?
– Это так. И больше всего мне нравится постановка Андрея Могучего в БДТ, это потрясающий спектакль.
Я сам давно уже ходил вокруг этой пьесы, но долгие годы был не готов. Будучи студентом, сдавал Островского, как отступающая армия сдает города. А однажды увидел спектакль Петра Наумовича Фоменко в Театре имени Вахтангова «Без вины виноватые» – и впервые понял, что Островский имеет ко мне прямое отношение.
Я стал запоем читать его пьесы, и произошла переоценка этого живейшего гения, который ставит болезненные для всех нас вопросы. Поэтому если меня спрашивают: когда это происходит? – я отвечаю – всегда. Где? – везде. В этом величие пьесы. Она общечеловеческая и вневременная.
– В спектакле заняты ваши выпускники. Вы решили таким образом привлечь молодого зрителя?
– Люди, которые занимаются театром с других позиций, например, продажи билетов, говорят, что мы должны привлекать молодежную аудиторию. У меня к этому непростое отношение. Я не люблю однозначно делить зрителей по возрасту. С молодежью я имею дело каждый день, я всю жизнь преподаю. Ученики – мои любимые мучители. Они не позволяют мне расслабляться.
На предпоследнем курсе я попробовал со студентами три сцены из «Грозы». И нашел потрясающую Катерину – Машу Золотухину. А потом я увидел, как ребята танцуют, свободно и талантливо импровизируют. Так возникло желание это продолжить.
Моя «Гроза» о свободе и несвободе, как снаружи, так и внутри человека, что особенно ужасно.
Кто-то остроумный сказал, что вопросительный знак – это состарившийся восклицательный. Я бы сказал, наоборот. Восклицательный знак — это тот, кто превратился в долдона, который всегда что-то безоговорочно утверждает и настаивает. Это свойство очень закостеневших людей. А настоящее искусство всегда ставит вопросы. Надо не самому решать, а делать так, чтобы решал зритель, читатель, слушатель. Поэтому вопросительный — главный знак настоящего искусства и главный человеческий знак.
– Ваш спектакль можно назвать новаторским. Поймут ли его сторонники классического прочтения Островского?
– Наверняка найдутся люди, которые предпочли бы увидеть традиционного Островского. Есть такие потребители, которые к искусству относятся как к обоям, как к росписи на чашечке – чтобы глаз радовало. Останется только добавить пены и тепленькой водички для ног. И мы получим искусство между массажем и опахалом. У меня совсем другой подход. Театр – это болевое искусство, и зрителю надо приготовиться к такой боли. А режиссеру как можно точнее угадать зрительскую реакцию.
– Вы часто говорите, что театр – это искусство меньшинства. Но известно, что он может поменять жизнь человека.
– Конечно. Это микроб, но очень сильный. Я всегда много гастролировал с сольными выступлениями по стране. И мог уже по реакции публики определить, есть ли в этом городе драматический театр или его нет. Потому что способность понимать литературную русскую речь, правильно и быстро реагировать возникает только в том городе, где есть театр. И необязательно, чтобы каждый, кто сидит в зале, был театральным завсегдатаем. Как расходятся круги от брошенного в воду камня, так и круги культуры от увиденного спектакля разойдутся по населению.
– В Москве «Гроза» была принята на ура. Как вы считаете, какой может быть ее судьба в Петербурге и в других городах?
– Конечно, я очень всегда стараюсь просчитать результат. Я задаюсь вопросом – как к этому отнесется зритель, какой будет его реакция? Очень хочется быть понятным и понятым. Это часть моей профессии. Я рассчитываю на мощность этого спектакля, на творческое начало той большой команды, которая сюда приехала.
Я очень практический человек. И знаю, что публика, которая приходит на те спектакли, что я сделал или в которых участвовал, делится на 96,5% тех, кто меня любит, и 3,5% тех, кто меня не воспринимает. Я говорю так, потому что очень серьезно изучал этот вопрос.
Меня как-то спросили: а вы хотели бы так ошибиться, так ляпнуться, чтобы история об этом вошла в театральные анналы? Нет, я никому такого не пожелаю. Для меня неуспех – страшнее смерти, ей Богу. Если литератор, который написал книгу, и ее не приняли, может рассчитывать на другие поколения, то театр – искусство сиюминутное. Артист напрямую зависит от зрителя. Никого так не любят, как драматического артиста, но никого так быстро и не забывают.
Конечно, публика, тем более та, что ходит на фестивали в «Балтийский дом», очень искушенная. Вообще публика моего родного города, Ленинграда, как я его по старой памяти называю, – это замечательная публика. И мы всегда с удовольствием приезжаем в Петербург.
