Пора на Землю, Крис!
Два своих взрослых спектакля в профессиональных театрах – «Собака с дамочкой» в «Школе драматического искусства» и «Елизавета Бам» в «Сатириконе» – Гоша Мнацаканов поставил раньше, чем получил диплом режиссера. Но сомнений, что режиссурой он занимается по праву, кажется, не возникло ни у кого. Джазовый пианист, статист в БДТ, композитор, актер – с таким багажом он пришел в режиссуру. «Елизавету Бам», по его собственному признанию, прочитал уже тогда, когда, перебрав весь золотой репертуар, от Шекспира до Чехова, выпалил фамилию Хармс и получил согласие худрука «Сатирикона» Константина Райкина.
Пьеса Даниила Хармса в несколько страничек разрослась в его руках в трехчасовую мистерию. Двор – город – планета – звезда. По этой траектории движется спектакль «Елизавета Бам». Двор – типичный питерский колодец, мрачный, населенный соседями-фриками, заваленный мусором до небес. Не парадный, не туристический, а такой, каким видит-ненавидит-любит его юный режиссер из Петербурга. Во двор выходит подросток – лицо наглухо закрыто капюшоном толстовки. Подросток обязан вынести мусор, которым нагружают его, переругиваясь, папаша и мамаша. Подросток покорно забирает у них мешок за мешком, мешок за мешком – все семейные тайны, ссоры, грехи, долги, которые он будет расхлебывать, тянут его вниз, а он вынужден принимать и принимать этот мусор. Задавленный подросток взрывается, швыряет мешки, корябает на дверях парадного «Простите, пожалуйста, я чужой» под родительскую канонаду выяснения отношений.
Еще недавно этот подросток был нежным мальчиком, который любил выступать: читать стихи, искать внимание, награду и любовь взрослых, но взрослые вырвали эту страсть с корнем. Как и многое в искусстве, эта «Елизавета Бам» – родом из недавнего детства и сегодняшнего злого отчаяния, а вовсе не из дешифровки обэриутской зауми и бессмыслицы, собирающей свой собственный мир из осколков разбитого привычного мира. «Такими огромными творческими силами, какие были у Моцарта или Пушкина, не обладали люди конца XIX века. И вот, импрессионизм спасал положение. Обрывок, набросок, штрих, – было легче наполнить творческой силой», – объяснял сам Хармс. Из таких же самоценных набросков «на живую нитку» сшита и эта «Елизавета Бам».
Мальчика, читающего стихи, играет Алина Доценко, которая потом вернется на сцену Маленьким принцем («А я на ту планету попал?»), молчаливой подругой поэта, болтливым дедунчиком-лектором, который в антракте разносит в пух и прах спектакль, и др. Каждый актер здесь играет персонажа и др., то есть кого-то еще. Персонаж и др. – преимущественно противоположного пола, что еще больше удаляет актеров от персонажей, повышает градус игры. Нежный милиционер в исполнении Софьи Щербаковой (прямо-таки приговский милицАнер, медиатор между государством земным и небесным) вместе со своим фриковатым помощником-понятым (Ася Войтович) приходят арестовывать Елизавету Бам. Причина ареста неизвестна. В пророческую пьеску Хармса смотрится «Процесс» Кафки, написанный несколькими годами ранее (скорее всего, Хармс его не читал), и будущая ежовщина, которую Хармс явно предчувствовал, хотя на дворе был только 1927 год. В уста доброго милиционера режиссер вкладывает много отсебятины – в какой-то момент тот даже добивается, что весь зал скандирует под его команду дружное «эм-вэ-дэ».
Но команде спектакля тесно оставаться только в гражданском контексте: однажды милиционеры больше не смогут прятать свои ангельские крылья. Ведь процесс, который ведется над Елизаветой Бам, – сама жизнь, и приговор к смерти в нем обжалованию не подлежит. Но прежде они арестуют и уведут Любовь Марковну (Ярослав Медведев) – диковинную петербургскую старуху с бесстрастным лицом, погребенным под толстым слоем белил и вечного страха, с балетными пуантами и пиджаком с орденами с чужого (мужнина?) плеча, с печеньем в чулке (больше похожим на спрятанные тюремные сухари) и чертовски смешным и страшным потоком сознания. Ангелы-милиционеры уводят ее раньше, но свой последний танец, отвоеванный у смерти, она все-таки успевает исполнить. Еще один колоритный персонаж – необъятный Папаша Полины Райкиной, прототипа которого просто невозможно не угадать: вкрадчивый, хриповатый голос Никиты Бесогона, выпученные глаза, седые усы… Еще один персонаж из коллективного детства-безотцовщины – он сваливается на голову повзрослевшей дочери, тащит из мешка подарки-трофеи (детский велосипедик, старый телевизор, вызывающие сегодня очень определенные ассоциации), фантазирует, в какое путешествие он может с ней поехать, пока она демонстративно сидит в наушниках. От него веет непрожитым детством, упущенной радостью, непоправимой бедой, как бы ни сражался припозднившийся Папаша со всеми врагами своей дочери. Елизавета Бам с розовыми волосами в первом акте, она же Хармс с трубкой и в котелке, он же второй сценограф спектакля Антон Кузнецов. Первую репетицию, по рассказам режиссера, он просто сидел, смотрел и ушел, пожелав удачи. На следующий день неожиданно появился с огромными сумками, набитыми какими-то париками и платьями («К маме заехал»). Напялил на себя розовый парик, начал пробовать. И стал так похож на Хармса (на наши представления о нем, сотканные из дикого взгляда, трубки, котелка, стихов, «Случаев», судьбы), как, кажется, никогда еще никому не удавалось. Концентрация хармсовского сгущается до предела во втором акте. Хармс идет на свидание к любимой. В его руках цветы и портфель с рукописями – что еще нужно поэту чтобы покорить женщину? Хармс перебирает листки и с отчаянием понимает, что у него нет строчек и слов, чтобы выразить невыразимое – любовное нетерпение и дикий страх за Нее (Ася Войтович). Что бы он ни читал Ей, каждая его строчка, каждый рассказ несет для Нее смертельную опасность. Один из главных хармсовских символов – выпадающая в окно старуха – становится еще одной кульминацией спектакля. Старухи валятся и валятся на хохочущего от ужаса, задыхающегося Хармса. Количество невозможно осмыслить, отрефлексировать, не говоря уж о том, чтобы изжить. Но и привыкнуть к нему невозможно. Двор, заваленный уже не только мешками с мусором, но и трупами, город, планета погружаются во мрак. Хармс – шекспировский голый человек на голой земле – бредет на свет единственной звезды. И слышит призыв: «Пора вернуться на Землю, Крис». Придумайте сами, как это понимать. Придумайте сами, как вернуться на оскверненную Землю, потому что больше все равно некуда.
