«Р». Разбор режиссёра Александра Баркара
Удачей занесло меня в «Сатирикон» на прогон нового спектакля Бутусова.
Сказали, что надо бы отписаться в соцсетях…
Отзыв как бы…
Пароль-отзыв.
Ну ок. Давайте попробуем.
«Р» для меня – это про какую-то концентрированную боль. Конечно, все спектакли Юрия Николаевича о том, как постановщик переживает и перерабатывает свои внутренние кошмары, но на этот раз то, что волнует режиссера, оказалось как-то слишком уж созвучно тому, что волнует в принципе большинство зрителей в зале. Попал в яблочко, так сказать…
Парадокс: именно благодаря узнаванию и попаданию во время, многие оказались разочарованы. Тем, кто ожидал увидеть "любимого Бутусова" с экзальтированными плясками, оказалось мало плясок. Тем, кто хотел сложной образности – мало сложности. Те, кто пришел насладиться высокоинтеллектуальным театром, воплотят нос от убийственных реалий нашей жизни, в которые режиссер с артистами тыкают нас как нашкодивших котят.
· Ну, такое...
· Какой-то "недобутусов"! Дайте нам то, чего мы хотим и к чему привыкли!
· Юрий Николаевич, оставьте политику и социальные проблемы, не ваше это!
· Гоголя-то совсем не осталось! А Гоголь-то – гений!
Гоголь – гений. Тут спора не получится. (с)
Удивительно что Бутусова и Дурненкова упрекают в том, что «это не Гоголь». Интересно получается. Гоголь писал о своей реальности с присущей ему едкой иронией, с кафкианским водоворотом бессмысленности жизни в «Шинели» и «Мертвых душах», а когда то же самое, по сути, делают создатели спектакля, так тут «Гоголя не хватает»...
Бутусов делает то, что вообще мало кому удается на нашем театральном Олимпе. Он ставит не букву, но суть. Каждый раз попадая именно в ощущение, в глубинное звучание автора избранного им текста. Я смотрел спектакль и видел какого-то "другого" Бутусова. Как будто на моих глазах происходит эволюция художественного приема. Да, здесь есть и выбеленные лица, и танцы, и балаган актерского хулиганства, присущий "классическому" Бутусову. Здесь есть и любимые постановщиком повторы сцен, поворачивающие уже сыгранную ситуацию под другим углом...
Но все это как будто не главное. А главнее оказывается тихая и интимная интонация художника, смотрящего на окружающую реальность с хтонические ужасом. Больше всего «Р» эмоционально напомнил фильм «Дурак» Юрия Быкова. Напомнил своим абсолютным и беспросветным тупиком для человека, выделяющегося из ровного ряда «правильных граждан».
Главным кошмарным откровением для меня лично в спектакле стало то, что чиновники и Хлестаков, благодаря начальным вербатимам и какой-то неспешности и трогательности первого действия предстают перед нами ЛЮДЬМИ. Людьми всё понимающими, страдающими от несправедливости, от безумия власти и человеческой глупости – обычными людьми. Страдающими от несправедливости, глупости, подлости и равнодушия. Не «персонажами» которые зачастую возникают в любой интерпретации «Ревизора» – Городничий, Городничиха, Тупые Чиновники, Глупая Дочь Городничего… а живыми ХОРОШИМИ людьми.
Удивительно.
Антон Антонович и Анна Андреевна и Марья Антоновна… И весь сонм прихлебателей… Хорошие ЛЮДИ. И хорошими они выглядят именно потому, что по каждому, абсолютно по каждому эта реальность, эта действительность прошлась без жалости и каких-либо скидок на статус, возраст и пол. Они все пострадали жестоко от системы человеконенавистничества, которая правит бал на территории России, кажется, с самого начала времён.
И вот когда каждый из них – не просто подлец, вор, взяточник, душегуб, а всё это вместе, НО!!! Не просто так, не из любви к гадости и страсти к насилию, а по причине того, что иначе здесь не выжить... Вот тогда-то и раскрывается двойное дно этого спектакля.
Здесь нельзя остаться порядочным человеком. Здесь невозможно быть слабым или нежным. Здесь по-другому НЕВОЗМОЖНО. Хороший человек может быть только, если будет чудовищем. И это тупик. Чтобы не сожрали тебя – жри других.
«Выхода нет. Ключ поверни и полетели...» (с)
Этот кошмар вползает в тебя липкой змеёй и заставляет ПОНИМАТЬ и ЖАЛЕТЬ этих упырей... Все эти прекрасные твари, сыгранные артистами «Сатирикона» по-своему трогательны. Притягательны. Ведь они в начале спектакля даже не слишком озабочены тем, что к ним едет какой-то Инкогнито. Их волнует кошмар и апокалипсис, который творится вокруг вне зависимости от приезда ревизора. Волнует их, что линолеум в приюте ублюдский, что менты беспределят, что детей в школах унижают, что скорая не может приехать к умирающей маме…
Из их монологов кристально ясно – изменить здесь ничего не получится, и никакие потемкинские деревни не могут скрыть пиздец, который в самой основе всего. Никто не поможет. Ни грозный царь, ни бог, ни вся королевская рать. Единственный способ – бежать отсюда. Но убежать тебе никто не позволит. Это твоя орбита, с которой не соскочить. И как показывает спектакль, Хлестаков ли, настоящий ли ревизор, да кто угодно еще, в любом случае оказываются бессильными. Беспомощными.
На моей памяти это первый «Ревизор», где Городничий и его свита оказываются победителями. Причем безоговорочными. Победа, конечно, пиррова, но тем не менее. Даже отъезд и письмо Ивана Александровича ничего не меняют. Нет ужаса Антон Антоныча, нет классического «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!», потому что не смешно. Уже не смешно. Совсем.
Финальный диалог о разрушенном театре на площади, по сути, вложенное в уста артистов письмо Бутусова о разрушении здания «Сатирикона», которое он опубликовал пару лет назад. И письмо Ивана Александровича о том, как ловко он провел чиновников в уездном городе становится чем-то совершенно незначительным, неважным. Оно пасует и скукоживается на фоне письма режиссера, которому по-настоящему больно за свой родной кусок жизни. И многие в зале, кто понимает, что шутки с реальностью закончились, поёжатся от пробирающего до костей ужаса.
Начинается спектакль привычно для Бутусова времён «Сатирикона». Общее музыкальное ревю, где все танцуют, примеряют костюмы, троллят друг друга. «Банда Треплева потрошит Чайку», как называлась одна рецензия. И только ты приготовился к «ну, очередной спектакль Бутусова», как возникает совсем другая интонация.
Пространство замирает. Актеры рассаживаются на стульчики и по одному начинают свои монологи. Каждый про себя. Каждый про болезненное. Почти каждый – про стыдное. Это потом ты догоняешь, что это интерпретация сцены «Я пригласил вас, друзья, чтобы сообщить пренеприятное известие...» Но сами вербатимы, нехарактерные для большинства спектаклей Юрия Николаевича, выглядят неожиданно и свежо.
Для каждого это «пренеприятное» оказывается чем-то личным. Откровенным. Болезненным. И до безумия честным. (Мне не повезло или повезло... Я сидел в первом ряду в центре и Осипов на своем монологе практически дышал мне в лицо. )
Все говорят о себе, о своих проблемах и страхах и оказываются мазаны одним миром. Потому что, когда один говорит, другие слушают. И слушают очень внимательно, не просто «играют оценки». И на всех это влияет и производит впечатление. Уж не знаю, что с ними делал Бутусов, но каждый из них молча кричит: «Это про меня! Это и моя история! Я чувствую то же самое!» Это выглядит как молчаливый хор. И это работает(!!!), несмотря на то, что истории не похожи друг на друга, что здесь разные способы актерского существования, разные темы.
Вообще, даже по этим начальным вербатимам-стендапам возникает ощущение что все персонажи существуют... как бы каждый в своём жанре. Но несмотря на это, не возникает ощущения эклектики, или какого-то разнобоя в актерском ансамбле. Удивительно, но именно эта разножанровость, помноженная на какие-то очень личные переживания артистов, создаёт полифонию. Ты чувствуешь, что для них почему-то очень важно, прямо до щекотания в горле, рассказать всё это, поделиться, быть услышанными. Они так жадно хотят быть понятыми. И когда артистами руководит именно это желание, эта задача, всё оттенки жанров становятся лишь способом донесения эмоции. А если это честно и ясно, то эмоция попадает в зрителя.
Перед нами предстает наша жизнь, но не в ее бытовом неприглядном смысле, а скорее ее экзистенциальная версия. Модель любой российской психологической и эмоциональной действительности. И нет, это не банальное «такую страну проспали!», «Ничего не меняется!», «В России и через сто лет пьют и воруют!». Нет, это наблюдение гораздо более глубинное и сложное.
Кстати... По поводу «Пьют и воруют»...
Может показаться что «Р» надо воспринимать очередную "чернуху" на злобу дня. Типа, а вот опять давайте расскажем, как в России всё плохо... В спектакле нет этих клише. В спектакле вообще очень мало штампов о России. Бутусов не пытается подгонять ответ под условие задачи.
Сцена пьянки, к примеру только одна, где жена городничего устраивает "дикi танцi" с бутылкой шампанского, и это скорее не классический русский алкоголизм, а как раз знакомый эмоциональный прием Бутусова, возникающий почти в каждой его постановке, своего рода автограф автора.
Воровства же и в принципе нет. Внешне. Ни в одной сцене, даже в сцене взяток, к которой я ещё вернусь, нет коррупции, которая якобы – суть жизни любого чиновника. Да, они периодически говорят о деньгах, о баснословных тратах, но нигде нет указаний, что эти деньги получены нечестным путем. Зритель сам всё домысливает. Ведь благодаря современному информационному полю с командой Навального во главе, все на уровне ДНК впитали, что чиновники — это новая аристократия, сходящая с ума от роскоши. Чиновник – равняется денежный мешок с офшорами где-то на Кипре.
Авторы спектакля не играют на расхожих истинах про «немытую Россию». Они скрупулёзно, деталь к детали создают перед зрителем образ монстра с человеческим лицом. Образ системы, которая не позволит никому остаться порядочным человеком. И зритель узнаёт ее с полунамека, с полужеста.
А дальше маховик действия раскручивается, и здесь находится место для всего за что мы любим и ненавидим Бутусова.
Господи, нахрена я так много пишу...
Все равно же не смогу закончить, это же как с ремонтом... Ладно....
Хотел ещё пару слов о актерских работах...
Трибунцев, конечно, гений. Тут спора не получится. Актер, возможно, находится на пике своей творческой формы. Его Городничий и слаб, и страшен, трогателен и смешон, безумен и холодно рационален. В прекрасных пропорциях, смешать, но не взбалтывать. Не смотря на калейдоскоп состояний, образ выходит совершенно целостным, ёмким и узнаваемым. Всё, начиная от начального вербатима до финального диалога о разрушенном театре, выполнено с какой-то хирургической точностью. Его Антон Антоныч постоянно в движении, в центре внимания, именно он ядро этого спектакля. Именно его личности история вынесена автором в надтекст и авангард.
А монолог в начале второго акта в стилистике раннего Гребенщикова - просто отвал башки.
А еще Трибунцев в его, кажется уже вечной майке-алкоголичке, демонстрирует потрясающую физическую форму. Мышцы, рельеф, подтянутость, легкость. Бицуха – на зависть тридцатилетним. Когда смотришь на актера и видишь, как он внимателен к своему инструменту, как бережно и заботливо он обращается со свей психикой и физикой, ничего, кроме восхищения, это вызвать не может. В лице Тимофея Трибунцева мы имеем практически эталонного артиста нашего времени. Кажется, он может сыграть всё, что угодно, и будет органичен хоть в роли короля, хоть дворника.
Осип Артёма Осипова, (Господи, спасибо создателям спектакля за этот прекрасный каламбур!) возможно, говорит то, что даёт ключ к пониманию всего спектакля. Его рефрен «я не бросал... Не помню...» в рассказе о забитом до смерти щенке, становится лейтмотивом всего спектакля. Это мысль что «я же хороший!», но когда мы вместе мы готовы убивать, чтобы не выделиться из системы – именно ключевая. Не зря этот текст постоянно возвращается как навязчивая идея. Осипов словно олицетворяет пластичную совесть. Которая склонна забывать, интерпретировать события, лишь бы хоть как-то примириться с кошмаром, внутри которого приходится жить. И как завершение эволюции совести звучит его предфинальный монолог о том, что надо пользоваться силой, надо властвовать, надо душить и давить, если это получается. И так исподволь, почти незаметно Осип предлагает Хлестакову стать его «голосом» для всех окружающих. Превращение завершилось. Грегор Замза приобрел свой классический облик. В нашей реальности именно осипы занимают место наивных хлестаковых. Стоит ли говорить, что всё это сыграно филигранно, тонко и глубоко?
А что вытворяет Алена Разживина в роли Анны Андреевны? Это вулкан, цунами, стихийное бедствие. Прекрасное и сметающее всё на своём пути. Наблюдать за ней такое наслаждение, что начинаешь судорожно в антракте гуглить, где ещё на неё можно посмотреть. Она тащит на себе огромную часть спектакля и делает это с каким-то звериным азартом. Калейдоскоп её состояний (соблазнительница, мать-тиран, шальная императрица, филантропический атлант) – это форменное театральное чудо. Вот такое обыкновенное чудо, когда на сцену выходит актриса, и всё, кроме неё, перестаёт иметь значение. Режиссерский прием, концепция, образность становится лишь приправой, солью на краешке тарелки, а главным становится живой человек, выходящий к зрителю с тем, что для неё важно. Она восхитительна абсолютно везде. Тащит ли она воображаемый рояль по сцене, отплясывает ли безумные коленца после уборки дома перед приездом Инкогнито или тихо плачет, сидя на стульчике, когда слушает своих партнёров по спектаклю. Всё в ее исполнении наполнено таким смыслом, такой болью и важностью, что нельзя оторвать взгляд. Притягательная, демоническая, женщина. В спектакле именно она главный режиссер этого мира. В России вообще частенько женщина правит бал из-за спин мужчин.
В «Р», благодаря Алёне Разживиной, это становится максимально очевидно. Она мотивирует и приводит в «форму» расклеившегося было Антон Антоновича, она управляет домом, где все вокруг идиоты и никто не хочет нормально работать. Она занимается благотворительностью, на своем горбу организовывая всё, договариваясь со всеми... Зачем ей это надо? Да чтобы хоть что-то было НОРМАЛЬНО, а не через жопу как это зачастую случается. Она контролирует дочь, чтобы у нее было будущее, лучшая жизнь... Именно благодаря ей всё вокруг вертится, функционирует и светится. Мы видим в этой женщине личный ад любой русской бабы, которая всё тащит на себе. И от того, что мы видим квинтэссенцию этого ада, иногда гротескную, иногда пугающую, ей невозможно не сопереживать. Короче, Алена Разживина для меня откровение и открытие этого спектакля.
В противовес к ней Марья Антоновна Марьяны Спивак. Спивак, конечно, совершенно "бутусовская" актриса, и форму мастера чувствует идеально. Дочка дистанцирована от родителей, отстранена максимально. Текст звучит отрешённо, почти механически. Закрытость подростка, в коконе, который сдерживает ярость, готовую вырваться наружу. У актрисы есть какие-то свои болевые точки, которые в спектакле проявляются откатами в детство, в ощущение собственного ничтожества, в чувство родительского разочарования. Для неё брак с Хлестаковым – это способ спастись, вырваться из кошмара, в котором она вечно плохая, неправильная и «позор уважаемых родителей». Марья Антоновна в спектакле абсолютный антипод своих маменьки и папеньки. Она закрыта, холодна, нигилистична. Человек в футляре. Но когда возникают моменты откровения этого персонажа, когда нас краем, хотя бы краем касается ее расшатанная психика, хочется забиться поглубже в кресло, спрятаться, чтобы не смотреть на это эмоциональное чудовище. А ведь её сделали такой из любви. Из вечного желания исправить то, что не так работает. От осознания этого очень даже не по себе. И главное, нет выхода. Нет спасения. В образе Спивак проскальзывают мотивы «школьных стрелков», подростков, которые существуют в режиме бомбы замедленного действия. Она пугает. По-настоящему.
Я не могу не сказать о совершенно волшебном Ярославе Медведеве, сыгравшем Петра Ивановича Бобчинского. Всегда меня поражало, когда режиссер может найти в тексте, развернуть, открыть то, что было неочевидно. Медведев сыграл Бобчинского настолько... понятно и внятно... Классический гоголевский маленький человек, цепляющиеся за свою уютную жизнь, которую походя, даже не замечая, разносят в щепки проходящие мимо сильные мира сего. И, казалось бы, ну хорошо сыгранная роль второго плана. Если бы не сцена взяток.
В сцене взяток, которая, по мне, самая страшная и переломная в спектакле, происходит трансформация реальности. Она является самой политической, самой острой и самой точной в смысле отражения нашей действительности. Бобчинский должен дать взятку. Обязан. От этого зависит его жизнь. А Хлестаков отказывается верить в это. Отказывается верить в то, что, если не взять деньги, то эти милые и забавные люди которые кормят тебя рыбой под названием «лабардан», убьют этого смешного маленького человечка. Как и мы, обитатели Фейсбука, часто отказываемся верить в реальность с пытками, унижениями, низведением человека до дрожащей жалкой твари. А между тем именно это – реальность.
Мы в зале тоже не сразу понимаем, почему этот человечек так унижается. Почему он пытается угрожать Хлестакову, хотя вроде как это совершенно нелогично… Сначала это, и правда, смешно… Бобчинский раз за разом повторяет, перечисляет своих детей… И просит взять деньги. Мы проходим путь вместе с Хлестаковым от ощущения что это всё какая-то затянувшаяся шутка, до осознания, что всё всерьез.
Сцена смерти Бобчинского прекрасна. Не хочу спойлерить тем, кто еще не видел, но это по-настоящему красиво, в лучших в традициях смысловых образных метафорических мизансцен большого художника. Но как же отчаянно звучит знакомый нам с младых ногтей текст «Скажите, что жил такой, Петр Иваныч Бобчинский!». Отчаянно, беспросветно… Предсмертный крик.
Именно это умение превращать знакомое нам до штампа в свежее и неожиданное мне лично как зрителю, больше всего радости доставляет в театре. Когда мне дают увидеть нечто привычное совершенно иначе. И не просто потому, что так режиссеру захотелось, а оправданно, логично и кажется «Как я раньше этого не замечал!»
Артист, который ведет эту сцену, почти полностью спиной к зрительному залу, что вдвойне сложнее, справляется со своей задачей блестяще. Именно благодаря ему возникает это ощущение «Под внешними покровами всего, что этот человек воспринимал как данное, росло и формировалось нечто ужасное. ...» (с) Ярослав Медведев со своим Петром Ивановичем оказывается спусковым крючком, разрушающим иллюзию безопасности сидящих в зрительном зале. И это великолепно. Артисту огромная и нижайшая благодарность за чувство ОСОЗНАНИЯ.
Мне кажется чрезвычайно важной та трактовка образа Хлестакова, которая представлена в спектакле Райкиным и Бутусовым. Мы видели разных Хлестаковых. И Райкин сам в первом действии задаёт вопрос: «А какого вам Хлестакова сегодня подать?» Их было множество. Инфернальные типа Гарина, милые шалопаи вроде Миронова, хищники как Суханов или мерзавцы всех мастей, которые вошли в моду в последние годы трактовок пьесы...
Но не смотря на трактовки, одна деталь всегда оставалась неизменной. Всегда или почти всегда Хлестаков, согласно тексту пьесы, оказывался победителем. Иногда намеренным, иногда случайным. Сама пружина сюжета гоголевской пьесы выталкивала Ивана Александровича на свободу и позволяла оставить Городничего и его свиту в дураках. Ну письмо же не выбросить из финала? Не отменишь же «...сей же час к себе» и немую сцену?
А оказывается, что даже не отменяя основных реперных точек сюжета, можно привести Хлестакова к поражению, а систему «уездного города» к торжеству.
Хлестаков Райкина скорее похож на Мышкина. Он наивен, трогателен, почти прозрачен. Он смотрит на мир глазами ребенка и искренне не понимает, что за инфернальный водоворот творится вокруг. Он находится в классическом «оке бури», где тишь да гладь, а вокруг него деревья вырывает с корнями. Иван Алексаныч Константина Аркадьевича, искренне не понимает, чего от него хотят и почему все настолько беспокоятся.
Конечно, здесь есть и чистый внутряк, где актеры «ползают на коленях» перед своим худруком, а он как бы не при делах и вообще святая простота. В такие моменты вспоминаются сцены из Ричарда Третьего, где Райкин тоже отыгрывал детские травмы своего персонажа. Эти сцены вызывают узнавание и улыбку. Худрук театра смеётся над собой, артисты над худруком, и все делают это с удовольствием, за что ещё больше проникаешься уважением к театру и к Райкину, в частности, как к артисту. Умение смеяться над собой, знаете ли, это редкость у мэтров...
В своем начальном вербатиме Константин Аркадьевич задаётся вопросом: «Как я в детстве выжил когда меня окружало столько любви?» И по кусочку этого исповедального монолога можно поймать четкое понимание, почему сам Райкин до сих пор публично ведёт себя, словно Дон Кихот, сражающийся с мельницами. Да всё просто, оказывается, он не смог повзрослеть. До сих пор он верит в театр, в искусство, в миссию, в призвание, хотя вокруг него мир давно изменился. А Хлестаков остался в своей придуманной реальности, где даже сцена вранья выглядит не ложью, а скорее вдохновением творца, артиста, создающего образ, необычный и сложный. Хлестаков, сливающийся с Мышкиным и Дон Кихотом, это для меня был неожиданный поворот в бесконечных вариациях Ивана Александровича.
Но важнее всего, наверное, даже не это. А то, как этот наивный Хлестаков оказывается раздавлен системой города «N». Если всё первое действие Райкин играет легко, наивно, прозрачно, невесомо... Ангельски так сказать. То во втором действии, начиная со сцены взяток, привычный мир начинает распадаться на части, рушиться.
И когда Хлестаков это понимает, даже отказываясь до конца принять, эта правда взламывает его сознание как ОМОН, сносящий двери с петель. У него нет выхода. Он будет обязан, подписать, жениться, взять деньги, сделать всё, что угодно, потому что так живут все. Так работает эта реальность. Изменить её человеку не под силу. Она перемелет его в костяную муку и фарш и не заметит.
Это обескураживающее откровение ломает Ивана Александровича. Игры закончились. И дальше до финала мы видим только как из человека, который в ужасе бежал через лес от трупа лося, сбитого на дороге, вылупляется тот Хлестаков, который нам прекрасно знаком. Восседающий на верхотуре и управляющий тысячами марионеток городничих, чиновников, и прочих.
И такой же уязвимый и беспомощный как они. Ведь каждая из марионеток, если вздумаешь играть не по правилам, может взять в руки нож и перерезать кукловоду глотку. Райкин это делает зримым и реальным, так что мурашки бегают стадами по спине.
Константин Аркадьевич, конечно, какая-то космическая актерская величина по меркам нашего времени. Он в удивительной форме, от него волнами расходится обаяние и какое-то наслаждение жизнью. В «Р» он не демонстрирует фантастические возможности своего тела, как привыкли зрители, но показывает глубину своего драматического таланта. Он больше наблюдатель в этом спектакле. У него огромные зоны молчания. Но, боже, мой, как он смотрит! Как он молчит. Как улыбается...
А когда говорит... Нет, это не только Райкин, прекрасный чтец, великолепный оратор.... Это вновь-таки, очень честный и настоящий человек, пришедший к зрителю со своей невыносимой болью. И то, что он, почти всегда говоря о ней, улыбается – делает его сцены врезающимися в память в своей откровенности и ужасе.
Наверное, главные характеристики этого спектакля – откровенность, неравнодушие и беспомощность. Наша общая парадигма сегодняшнего дня.
Да, в спектакле есть ощущение провисов в некоторых сценах и затянутости в других. Но это первые показы, всё ещё обкатается и уточнится. Да, есть моменты, которые можно критиковать и с которыми можно не соглашаться с точки зрения логики действия и концептуально. Да, наверное, это самый политический из спектаклей Бутусова последних лет. Здесь автор высказывается без эвфемизмов, максимально прямо, насколько позволяет эстетика и форма спектакля. Есть ещё десяток «Да конечно...» для спектакля Юрия Бутусова «Р».
Но разве это имеет значение?
Важно то, что авторы устанавливают перед нами огромное зеркало размером в три с половиной часа и заставляют смотреть на свое отражение. И это очень непросто.
Но надо.
И да, как по мне, это самый что ни на есть гогольский Гоголь. Прямо Моголь.
Много ещё что хочется сказать, но я и так написал простыню вместо отзыва.
Спасибо тем, кто дочитал до конца.)))
